В качестве эпиграфа — знаменитейшая цитата: В. И. Ленин, Крах II Интернационала (1915) [26, 237]:

Казалось бы, картина ясная: во все времена право и религия — две стороны единой системы порабощения широчайших масс кучкой узурпаторов, озабоченных лишь собственным благополучием — да сохранением возможности грабить и убивать именем божьим.

Следовательно, разрушение этой системы и переход к строительству бесклассового общества требуют уничтожения всех ее органов — чтобы равно избавиться как от палачей, так и от попов.

Однако на деле захватившие власть в России большевики следуют иной политике, целиком сосредоточившись на экономических мерах — и оставляя вопрос о воспитании нового, свободного, нерелигиозного самосознания (в лучшем случае) где-то на обочине. Причины этого идеологического перекоса мы и будем обсуждать.

Если бы потребовалось одним словом выразить отношение коммунистов к религии, это слово — страх. Благоговейный ужас перед неумолимой силой. Ни один мирянин так не боится богов, как истые безбожники, ругающие поповщину на чем свет стоит — но только меж собой, в кухонных разборках: а вылезти с открытым осуждением на божий свет — тяжкий грех, боже упаси! Отсюда двоякое (в теории и практически) убожество марксизма — самой передовой идеологии всех веков и народов.

Теоретическая основа "научного" атеизма — перенос с больной головы на (возможно, не совсем) здоровую [17, 419]:

Здесь именно Ленин выказывает себя слабеньким приготовишкой: не должен последовательный сторонник исторического материализма выводить объективное общественное явление — из чисто субъективных причин, человеческое действие — из животных эмоций! С древнейших времен, религия не просто суеверие или мифология — это социальный институт, инструмент классового господства. Людей не убеждают веровать — их принуждают, духовно насилуют. Религии насаждают огнем и мечом; если тут и участвует субъективный момент — это, скорее, страх жестокой расправы за отказ от поповщины: бога боятся меньше, чем палача. Разумеется, в современном мире каратели действуют тоньше, косвенными методами; но в итоге за свободомыслие та же месть: страдания и смерть.

Слабость атеистической практики — прямо вытекает из теории: объявляя веру всего лишь мнением, коммунисты, главным образом, пытаются переубедить верующих, перетянуть их на свою сторону мягкими увещеваниями — никоим образом не задевая "религиозных чувств". И тем самым слепо идут на поводу буржуазной пропаганды, которая изобрела миф о религиозности народных масс, дабы прикрыть этим фиговым листком голый срам классового насилия. Дескать, не мы заставляем рабов гнуть спину перед образами — они сами тянутся к религиозной "истине", искренне жаждут "просветления"! Конечно же, без варварских обрядов и проповедующих мракобесов — степень "очищения" уже не та... Лишить попов этой пропагандистской машины марксист, якобы, не имеет права. Самое большее — передать финансирование в руки "частных лиц" (за которыми тут же пристроятся хорошо организованные зарубежные агенты крупного капитала).

В качестве материалиста, Ленин выражается вполне разумно — так и тянет проголосовать "за" [17, 419]:

Но где оно, это материалистическое объяснение? Вместо него — чистой воды субъективизм (см. выше). Поскольку все идет одним абзацем, не слишком въедливый партиец примет сказанное за чистую монету — проглотит идеологическую отраву и будет понемногу гнить изнутри. Что уж говорить о беспартийных гражданах!

Материалистическое решение вопроса только одно: религия — орудие духовного порабощения масс, форма регулирования духовного производства, — точно так же, как право есть форма экономического принуждения. Культура в целом — единство материального и духовного производства, и невозможно реформировать одну из сторон, не задевая другой. Эксплуататоры это прекрасно понимают — и потому никогда не ограничиваются силовыми методами: их задача воспитать покорного исполнителя господской (божьей) воли, плодить (Энгельс [20, 305])

Для этого и нужны попы всех мастей (включая модных философов и ультрасовременных психотехнологов). Их деятельность (или, скорее, злодейство) хорошо оплачивается; а пропаганда духовной свободы — вне закона (земного и божьего). Освобождение духа — первый шаг к освобождению экономическому: важна принципиальная способность позволить себе быть свободным — вопреки шиканью буржуазных моралистов и попов. Материализм в том, что дух не существует сам по себе, независимо от того, что именно он одухотворяет. Поэтому духовная свобода недостижима без сугубо материального действия — подавления насильников насилием, остановки грандиозного аппарата духовного принуждения, сознательной перестройки всей системы воспитания. А что вместо?

Борьбу с религией нельзя ограничивать абстрактно-идеологической проповедью, — против материальной силы, которой всегда была и остается церковь, надо выступать с оружием в руках, и не только идейным! Тем более, когда выясняется, что идейного-то оружия у коммунистов вообще нет! Противопоставить неразумной силе силу разума — некому. А тогда какой смысл? Можно лечь грудью на амбразуру — но если за этим не следует нечто убийственное для врага, от возвышенного героизма проку мало.

Экономическая теория марксизма подвисает в пустоте без столь же материалистического подхода к человеческой духовности. Дух не просто следует за развитием способа производства — он активно вмешивается в это развитие, подсказывает практические решения. Духовная деятельность — не "надстройка", а, скорее, инобытие материального производства: то же самое, взятое с другой стороны. Деятельная сущность человека (как субъекта деятельности) есть одновременно и преобразование вещей, и рефлексия, изменение всей совокупности общественных отношений. Собственно человеческое в человеке — вовсе не способность воспринимать мир и воздействовать на него: в этом плане человек ничем не отличается от неживых стихий или животных, и его материальное движение подчиняется тем же природным законам. Разумное существо отличается от всего остального прежде всего способностью строить миры внутри себя, идеально, — когда и восприятие, и действие уже не сами по себе, а как поиск идеи и ее воплощение (тут принято ссылаться на Капитал: про пчелу и архитектора [23, 189]). Об этой, активной стороне разума до Маркса материализм не догадывается — и отдает духовность на откуп идеализму [42, 261]. Но догадаться мало — надо еще и сделать из этого далеко идущие идеологические выводы, положить в основу собственной деятельности. Без материалистической философии духа материализм останется ущербным, односторонним, — скатится в вульгарность.

Между прочим, Маркс начинал переворот в философии как раз с этого, с духовности, — переосмысливая гегелевский идеализм и критикуя христианствующих неогегельянцев. Однако великие догадки остались в черновиках, а публичная жизнь вращалась вокруг экономических и политических проблем... Работа на злобу дня увлекает марксизм в сторону от деликатных вопросов внутренней жизни, приковывает внимание к аляповатости экономических реалий. Это один из методов идеологической борьбы: спровоцировать соперника, перенаправить стратегические удары на заранее подготовленные рубежи глубоко эшелонированной обороны, чтобы измотать и обессилить, отвлечь от больных точек и слабостей господствующего класса. И можно в случае чего перевести внимание от экономических баталий к вопросам духовности, выиграть время, подлатать рынок, восстановить силы — и вернуть утраченные рубежи.

Ленинская позиция сознательно вычеркивает религиозные темы из повестки дня. Нет, конечно, по какому-то большому счету [17, 415]:

Однако прямо сейчас — с этим можно и подождать [17, 420–421]:

Если на первом плане задача консолидации пролетариата в класс и подготовка пролетарской революции — было бы неразумно распылять силы в спорах об индивидуальных предпочтениях, заострять внимание на различиях. Убежденных борцов — раз, два, и обчелся; остальные подвержены идейным шатаниям и блуждают в тумане буржуазных иллюзий. Ладно, пусть. Главное — втянуть всех в живое дело, а там они сами увидят, на чьей стороне правда [17, 416]:

Пока — будем ругать буржуев, помещиков и попов не за промывание мозгов, а за то, как они грабят трудовой народ, как расправляются с инакомыслием. Высокоразвитая промышленность потом сама собой просушит религиозную плесень. Вот, и супруга (Н. К.) замечает, что

Короче — сначала стряхнуть не нашу власть. А там разберемся.

Классические работы Ленина (Социализм и религия, Об отношении рабочей партии к религии) — образец тактической журналистики. В советские времена цитаты наизусть заучивали. Ленин, в своей манере, иногда увлекается риторическими красотами — оратор! Но, надо признать, логика железная:

1) то, что справедливо в одном отношении, вовсе не обязательно будет справедливо в другом, и в другое время; нельзя частное объявлять всеобщим;

2) в каждом деле есть главное, на чем надо постоянно удерживать внимание, — а все остальное можно обсуждать лишь поскольку оно не отвлекает от главного.

Это важнейший принцип иерархического подхода: на практике мы всегда имеем дело с той или иной иерархической структурой — но в каждом контексте иерархия развертывается по-своему, и при других обстоятельствах должна быть развернута иначе.

В смысле диалектики — тут все в порядке. Не хватает материализма. Особенно исторического. Напрягает, например, красивая фраза:

Отделение по какому принципу? Это что, другой мир? Можно подумать религия существует сама по себе, вроде мухи, которую можно легко изолировать от колет...

Но религия — одна из сторон государства, и отделить ее от народа можно только вместе с государственностью как таковой. Пока не доросли — исторический материализм ставит вопрос иначе: каковы взаимоотношения духовенства и светских властей в каждую эпоху? — как меняется отношение различных слоев общества (сословий и классов) к религии в зависимости от того, кто стоит у руля? В разные эпохи отвечать будем по-разному.

Метод "отделения" (чего бы то ни было от чего угодно) — выражение капиталистического разделения труда, и ни для какой иной формации это не годится. Только там, где частник противостоит обществу в целом, имеет смысл такая же риторическая красивость:

В этом (и только в этом) контексте можно бороться за невмешательство государства в частную жизнь, как у Маркса [19, 30]:

То есть, если кому-то приспичит помолиться — это примерно как в туалет сходить, а церковь навещают как бордель. Все правильно — хотя ограничиться этим коммунист не может, и Маркс продолжает:

Совсем другой коленкор: в условиях капитализма любые разговоры о свободе совести сводятся к религиозной терпимости, сосуществованию разных вероисповеданий, — но никоим образом не допускают свободы от религии как таковой; задача пролетарской революции — лишить церковь экономической опоры, поддержки господствующего класса, — и тем самым полностью отстранить от духовного производства.

На первый взгляд, по этому пути и пошли большевики в программе 1919 года [38, 118]:

Но, как водится, начали за здравие — кончили за упокой... Фактическое освобождение от религиозных предрассудков возможно лишь там, где не осталось ни малейшей лазейки для насаждения религиозных догм; ограничиваться здесь одной лишь пропагандой — наверняка провалить дело. Надо, чтобы нерелигиозность стала нормой общественной жизни, на фоне которой любые суеверия воспринимаются как извращение, болезненная аномалия. Буржуазия использует власть для насаждения религии — пролетариат обязан использовать власть для ее искоренения. Иначе какая же это диктатура пролетариата? Нет государственности самой по себе — это буржуазная идея. В переходный период государство представлено коммунистической партией, и потому политика партии становится законом жизни общества в целом. Объявлять религию частным делом после победы пролетарской революции — значит, сделать ей величайшую услугу: вывести из-под общественного контроля, развязать руки для контрреволюционной борьбы. У нас же — в ходу прежние, дореволюционные лозунги [12, 143]:

Не связаны — да. Но не бесконтрольны! Точно так же, как частная жизнь граждан, организация быта, перестает быть частным делом, требует перестройки на новых, общественных началах. Церковь отделили от государства — и успокоились! Но кто займется отделением церкви от семьи, а семьи от воспитания? Когда на всем протяжении советской эпохи граждане отмечают рождество, красят яйца на пасху и ставят кресты на кладбищах, а при возможности принимают крещение, — это нормально? Остаются монастыри и храмы, продолжается политическая деятельность церквей, сохраняются их международные связи. Вот фактическое лицо якобы революционной фразы [12, 143–144]:

Единомышленников? Нет! — заговорщиков! Сам же пишет [17, 416]:

Таковыми они остаются и при формальном отделении от государства — выстроить хитрую схему финансирования своей религиозной агентуры мировой капитал сумеет при любых условиях. Религия, как и государство, не отмирает сама — над этим надо хорошенько поработать! А большевики продолжают мыслить упрощенными формулировками для деревенской бедноты начала столетия [7, 173]:

Может советское государство позволить "распространять любую веру"? Это равносильно политическому самоубийству — но именно такое право, теми же словами, закреплено в конституции РСФСР 1918 года! Разрешение частного финансирования религии — все равно что позволить формирование "единомышленниками" антисоветских группировок, теневых властных структур, — или, скажем, допустить легализацию блатной жизни "по понятиям". Впрочем, все это тоже историческая реальность, факт действительной жизни при советах. И один из факторов развала социалистического лагеря, а потом СССР.

Отсутствие четкой идеологической платформы в области духовного производства проявляется как политическая непоследовательность: одной рукой мы против буржуев — а другой всячески стараемся ублажить их "чувства" (а под эту категорию легко подвести что угодно: например, собственническую психологию). С одной стороны — силой отстраняем эксплуататоров от власти и от управления производством — а с другой, официально предоставляем им широчайшее поле для антикоммунистической пропаганды. В проекте программы РКП Ленин предлагал "исключить" эксплуататоров из полноправных членов общества [38, 91]. Как это совместить с постоянным рефреном о религиозной всетерпимости? Ни для кого не секрет, что церковь — один из крупнейших собственников, и значит, один из тех эксплуататоров, которые вполне заслужили поражение в правах.

Половинчатость и раздвоенность партийной политики отнюдь не способствуют подъему авторитета партии в глазах трудящихся масс. Никто не спорит: в решительный момент революция требует собрать все силы в кулак — и на какое-то время отложить (но никоим образом не закрыть!) вопрос веры (но не религии!) [12, 146]:

Но это вовсе не значит, что следует стыдливо прятать свое безбожие, превращая коммунистическую партию в поле религиозной пропаганды:

Если программа партии нейтральна по отношению к религии — это прекрасный повод подчинить партию сторонникам скрытой и явной поповщины. Что мы исторически и наблюдали: богостроительство, богдановщина, потом Пролеткульт... Почему в этом случае Ленин считал возможным очень резко выражаться в адрес отщепенцев, давить их партийными резолюциями, — а в отношении религии то же самое запрещено? Даже если по тактическим соображениям нельзя прямо заявить об атеистической направленности большевизма — следовало найти более приемлемую форму выражения той же идеи, но ни в коем случае не отказываться от борьбы с попами. По жизни, пролетарий скорее поймет, если его (за дело!) просто обложить матом — а не разводить интеллигентское сюсюканье.

Коммунисты панически боятся ставить ребром вопрос об изживании религиозности. А классовый враг — не боится [12, 146–147]:

Однако борьба атеизма с религией — вовсе не то же самое, что религиозная рознь! — таковой она стала бы лишь в одном случае: если атеизм превратить в религию. Такой атеизм — нам совершенно ни к чему. Но почему не поискать иные формы атеизма — чтобы реально освободить дух от поповщины? Нет же! — вульгарный исторический материализм ни во что не ставит духовные искания, — для него они абсолютно вторичны, целиком зависимы от политики [12, 146]:

То есть, экономическая борьба — "действительно революционна", а по поводу духовности — лишь "третьестепенные мнения"! А научное миросозерцание — можно только "проповедовать"! Коммунисты не просто забывают (или не успевают) заняться материалистической философией духа — они с презреньем отбрасывают саму мысль о ее необходимости, и тем самым целиком остаются в плену буржуазных воззрений на человека как "экономическое существо" — запрещают ему стать существом разумным [12, 143]:

Вот так. Полностью отдать ключевые вопросы образования и воспитания в лапы капитала — призыв ограничиться сиюминутными (животными) надобностями, свести все к пустому существованию. Червоточина в идеологии, отчуждение человеческой духовности от человека, — под прикрытием высокопарных фраз:

В гробу мы видали такую "научность"! Наука верой и правдой служит тем, кто ее оплачивает. Нет такой подлости, которую нельзя было бы "научно" обосновать. И конечно же, попы насилуют науку в свое удовольствие — а та особо и не сопротивляется... В семинариях и духовных академиях — угрожающе длинный список "богословских" наук; сознательная и бессознательная подгонка светской науки под религиозные догматы — на каждом шагу. Но скажите честно: откуда взялись ваши представления о "лучшей земной жизни"? Ни на каком заводе их не штампуют, на сельских нивах не выращивают. Нет, это продукт духовной деятельности, рефлексии. Если пустить духовное производство на самотек — на выходе примитивная дикость, или (что гораздо вероятнее) навязанные буржуазией стереотипы. Сплачивать пролетариат для борьбы за такой идеал — значит полностью подчинить его воле капиталиста, сделать игрушкой мирянствующих и церковных захребетников. Да, внешне марксизм — в самом соку, червячок спрятан за глянцем революционной схоластики. Но, думаете, рабочий не чувствует гнили? Ошибаетесь. У него классовое чутье — и любое буржуинство он распознает надежнее, чем тысяча профессиональных революционеров!

Почему большевики не могут говорить с народом о религии? Да потому что им нечего предложить взамен! Они понятия не имеют, что такое душа, и что у людей на душе, — и не понимают, как организовать духовную жизнь на принципах последовательного материализма. Отмахнуться — не получится. Отказываясь от идеального — мы лишаем себя идеалов, а в итоге скатываемся в полную безыдейность. Чем кое-кто умело пользуется.

Как только люди хотя бы немного выползают из животности, им уже мало просто набить брюхо — им нужно еще и чувствовать себя людьми. Но как? Поскольку коммунисты обсуждать такие вопросы вообще отказываются — обращаются к буржуазным "специалистам", у которых на все есть простое и понятное решение: потребляйте! Чем больше вы сумеете потребить — тем выше ваш общественный статус; если при этом на вас работают те, кто до вашей нормы потребления не дотягивает, — они для вас остаются животными (рабочим скотом), и можно льстить себе, отождествляя классовую исключительность с человечностью как таковой. Цивилизованный человек самоутверждается за счет ближнего.

Но там, где подлинной разумности не хватает, ее зародышевое присутствие пробивается в сознание особой, синкретической формой — индикатором несоответствия, совестью. Нувориш боится потерять едва обретенное — и тут же вспоминает про бога, — а заодно и про его (буржуя и бога) земных служителей! Не хочется ему, чтобы те, кого он обобрал, начали сомневаться в правомерности такого права и от смутных сомнений перешли к несомненной смуте. Буржуй приказывает богу (будто какому-нибудь лакею): сделай так, чтобы они сами хотели мне служить! И сказал бог: да будет так! — и стало так; и увидел буржуй, что это хорошо...

Вот ленинская "теория страха" наизнанку: религия возникает не там, где угнетенное большинство чего-то боится — ему терять все равно уже нечего! — а там, где господствующий класс не чувствует достаточной твердости под ногами и стремится расколоть и ослабить народное движение, и строит храмы всех конфессий как своего рода волноломы. Отсюда практический вывод, прямо противоположный тактике большевиков: истинное единство в борьбе за новую жизнь возможно лишь на почве объединения одурманенных в борьбе против всякого дурмана! То есть на четкой антирелигиозной платформе. Пока рабочий верит, что буржуй — его брат во христе, "братское чувство" будет всячески противиться классовым разборкам, — и революция закончится тем же, что и всегда: раздачей слонов по сиюминутной справедливости.

Разумеется, мы утрируем картину взаимодействия экономических и духовных влияний в классовом обществе: это лишь иллюстрация, скелет философии. Определяющий момент — разделение труда. Поскольку духовное производство в руках господствующего класса, он диктует формы духовности обществу в целом, — и угнетенные массы вынуждены мыслить в категориях угнетателя. Нет другого языка. Пока революция не оборвет эту пуповину, связывающую бесклассовый мир с породившей его цивилизацией, — общество будущего еще не родилось. Продуманное материалистическое отношение к духовности архиважно в условиях переходного периода, когда чаши исторических весов могут качнуться в любую сторону — и даже нематериальный груз способен создать тактический перевес. Но большевики наотрез отказываются от борьбы [36, 536]:

Здесь философское убожество коммунистов открытым текстом: свалены в одну кучу совершенно разные явления. Религия и вера — не одно и то же! Можно верить во что-то независимо от религии — и можно быть циничным фанатиком, не веря вообще ни во что. Церковное начальство почти не интересуется вопросами веры — им важно соблюсти чисто экономические интересы, отгородить свои пастбища от чужих угодий; для этого приходится отстаивать каждую букву писания — при полном безразличии к его духу. Низовые священнослужители (и монахи) часто бывают верующими — но их вера далека от религиозного канона: она столь же синкретична, как верования народных масс, — а предписанная каноном обрядность лишь придает форму этой зачаточной духовности, подобно тому как творения великих композиторов, художников или поэтов компонуют фрагменты любых религий, подчиняя их целостности художественного образа. Формальная религиозность — не редкость в классовом обществе. К сожалению, чаще всего — это форма корысти, животного приспособленчества и столь же животного хищничества. Внешне одинаковые действия могут руководствоваться очень разными мотивами. Не умея отличать торгашество от рефлексии — как можно бороться с первым и культивировать второе?

Классики всячески заклинают: ни в коем случае не оскорблять чувств верующих! Ну, положим, оскорблять кого бы то ни было — занятие заведомо недостойное, и занимаются этим попы, жандармы, да юродствующие интеллигенты. Но чувства чувствам рознь. Если это чувство зверя, хозяйчика, классового врага, — его надо не оскорблять, а подавлять и искоренять. Если это пробуждение самосознания, попытка разобраться в сложности мира, — надо показать человеку, чего именно он добивается, предложить разумные формы для духовных исканий, вместо шаманства и мифологии.

Заметим, что об оскорбленных чувствах кричат именно буржуи! Речь тут о не о вере, а об уверенности в силе капитала, его способности подавить стихийное сопротивление — дезорганизовать низы, разделив их по религиозному признаку, воспитывая в них религиозный фанатизм. Нужны советской власти фанатики? Нет, ей нужнее коммунистические убеждения. А убеждение — противоположно как слепой вере, так и религиозности: это продукт сознательной деятельности, чуждый всяческому догматизму. Ходячий термин "религиозные убеждения" логически ошибочен: он содержит противоречие в определении. Воспитывая убежденность — мы тут же приходим в столкновение с религией, отрицаем ее, — но лишь законченный фанатик воспримет это как оскорбление.

Разговоры по делу автоматом отметают поповщину: не надо нам про молитвы да посты! — у нас задача железяки монтировать да кирпичи класть: никакие боги в этом не участвуют. Между делом — можно побазарить и за небеса. Начнет кто агитировать за богов — в лоб спросить: а ты-то откуда все это узнал? — ах, поп рассказал? а почем ты знаешь, что он не врет? — выходит, ты не в бога веришь, а в попа! Остается вспомнить как толстобрюхие обирают бедноту, разжигают войны, растлевают малолетних, — да мало что! примеров вагон. Без оскорблений, тихо-культурно. И человек задумается, и сам решит, с кем ему по пути. Пойдет к врагам — станет врагом. Это лучше, чем скрытая зараза среди своих — коррозия разумности.

Говорить о чувствах можно только при наличии хотя бы общей определенности по вопросам духовного производства — а сама по себе идейная позиция не выстроится, ее надо произвести упорным трудом. Поскольку же марксизм не дает себе труда материалистически разобраться с духом — на практике он имеет дело не с действительным субъектом истории, а лишь с его абстрактной формой, с пустыми телами, у которых нет внутренней жизни — а имеется только внешняя (экономическая и политическая). Это изначально частичное существо, не личность, а всего лишь лицо, категория юриспруденции. Надо ли объяснять, что самое место ему в мире всеобщего отчуждения, а вовсе не в светлом будущем? Буржуазный дух недоработанного марксизма неизбежно навязывает попятное движение экономической работе, отрывает революцию от ее материальной опоры. Вот что на деле означают лозунги "отделения" религии от государства.

Ленин пытается блеснуть глубокомыслием, комментируя слова Энгельса о том, что религия, якобы, должна стать частным делом "по отношению к государству": это, дескать, [33, 76]

Как прикажете это понимать? В чем выражается эта самая "партийная борьба", если большевик не имеет права напрямик сказать рабочему или крестьянину, что с попами нам дорожки врозь? Терпимость прописана в программе партии; про формы борьбы (помимо заведомо не нужных верующим сладеньких увещеваний) — ни слова. Где программа вытеснения из быта любых форм религиозной обрядности и религиозной символики, запрета религиозной пропаганды (особенно среди детей), пресечения экономической и политической деятельности церквей? Нет же, мы как последние недоумки ведемся на буржуйские вопли об "оскорблении" — и позволяем поповским прихвостням взламывать партию изнутри [17, 422]

То есть, если на очередном пленуме ЦК большинство проголосует за христианский коммунизм, — следует Ленина от партии отлучить как проповедника "взглядов, отвергаемых большинством партии"? Снова и снова: "проповедь" — а не серьезная идеологическая работа (то есть, духовное производство очень нужного обществу продукта — разума).

У нашего блистательного диалектика в очередной раз проблемы с элементарной логикой: борьба партий есть плоть от плоти классового общества, партийная система — форма буржуазной государственности, и потому частное по отношению к государству будет частным и по отношению к любой партии как элементу системы в целом. Но религия не бывает частным делом: это инструмент классового господства, и борьба с религией не имеет никакого отношения к "свободе мнений". Партия, отстаивающая интересы трудящихся, обязана формально противопоставить себя любым институтам классового принуждения, включая религию — орган духовного насилия. Член партии может сколько угодно фантазировать насчет иерархии ангельских чинов — но он не имеет права встать на сторону попов ни в экономике, ни в отношении религиозной культуры (которую партии предстоит активно вытеснять из жизни общества). Кто рвется в рабы (в том числе божьи) — тому не надо коммунизма.

Пассивность домарксовой философии — прямо вытекает их ее классовой сути: оправдание и закрепление общественного строя, основанного на эксплуатации человека человеком. Гениальная догадка Маркса об активности рефлексии, о ее способности (и призвании) менять мир, — так и осталась его завещанием: душеприказчиков не нашлось. На вооружение взяли ранние, предварительные рассуждения, возражения по частным вопросам [1, 414]:

Звучит красиво — и ленинский журнализм подхватывает [12, 143]:

Но это все еще старая философия, покорно принимающая засилье религии и массовые суеверия как якобы объективный факт — который можно только принять к сведению. Позже, в Тезисах о Фейербахе Маркс указывает на ограниченность такого понимания религии [42, 263]:

Религия — не стихийная сила! Это общественный продукт. А значит, есть соответствующее производство — и оно в классовом обществе неизбежно оказывается классовым, принимая наличные на данный момент формы экономической организации. Борьба против религии становится поэтому частью единой борьбы за бесклассовое общество, включая как подавление эксплуататорских тенденций, так и выработку принципиально иных форм культуры, в единстве материального и духовного производства. Но в прежнем тексте — после фразы про опиум читаем:

Это легко понять как продолжение все той же идейной пассивности: достаточно всех накормить досыта — и мечтать о сладкой жизни на небесах, вроде бы, и незачем... Религия как "теория" голодного мира перестает существовать в мире без униженных и оскорбленных.

Марксисты усиленно кивают: тут мы согласны... И забывают о том, что религия — продукт и товар, что ее целенаправленно производят вполне определенные общественные круги — и будут производить, пока средства такого производства остаются в их распоряжении. Энгельс рисует в Анти-Дюринге [20, 329] последовательно идеалистическую картину развития религий самих по себе, без малейшей связи с развитием способа производства. Религия для него — всего лишь отражение общественного бытия, и пока существует "фактическая основа религиозного отражения действительности",

Отсюда вывод [20, 330]:

Исторический материализм говорит о том, что человек не просто зеркало, в котором отражается окружающая действительность, — он сам продукт эпохи, — а в кривом обществе будут кривыми и зеркала! Самый безупречный цветник отразиться в таком зеркале поганым болотом. Следовательно, одновременно с перестроением вещей надо заниматься и переделкой тех, кому среди них предстоит жить. Одно неразрывно связано с другим. Пустить духовное производство на самотек — значит оставить его в руках буржуазии; вывести религию из-под общественного контроля — значит позволить ей лепить людей по своему образу и подобию, чтобы эти кривые души криво управляли сколь угодно умными руками. Ранний Маркс пишет [1, 414]:

Это в корне неверно! Религия в классовом обществе как раз и призвана ежечасно воспроизводить классового человека — и не перестанет этим заниматься, как ни "отделяй" ее от (всегда классового) государства. Создает религию не абстрактный человек вообще, и не абстрактное "государство" или "общество", — религию создает правящий класс в целях духовного порабощения тех, кого он уже успел поработить экономически. Народ не сам себя травит религиозной наркотой — его сажают на иглу беззастенчивые наркодельцы, и всякий, кто выступит в защиту религии (хотя бы и с сугубо "гуманными", "медицинскими" целями), — лоббирует их интересы. Та же шайка жестко пресекает попытки протеста, духовного освобождения, — вплоть до физической расправы. А советы — как бы не обидеть кого...

Борьба с попами — другая сторона борьбы с капиталистами. Центральный вопрос — собственность. Экономическое освобождение начинается с признания общественным любого продукта — поскольку ничто не может быть произведено иначе как совместными усилиями всех трудящихся без исключения. Но точно так же, не может быть исключительных прав на духовный продукт: его производит общество в целом для удовлетворения разумных общественных потребностей. Духовное производство в переходный период становится плановым; расходовать пока еще дефицитные производительные силы на что попало (и тем более на антисоветчину) было бы неразумно. Значит ли это, что нельзя печатать библию и коран, что надо упрятать в запасники ренессансных мадонн и запретить моцартовский Реквием? Ничего подобного! Речь о том, чтобы встроить высшие достижения прошлых веков в здание новой культуры, освободить их от узкой утилитарности, от служения интересам капитала. Это лишь подчеркнет их собственно художественную, человеческую ценность — которая уже выделяет их из сугубо рыночного контекста, выводит на первый план их духовную сторону, одинаково доступную всем. В наши дни только очень тупой мещанин считает хоралы Баха церковной музыкой, а Микеланджело — украшателем церквей. Мы умеем вывести мифологические сюжеты на уровень метафоры и аллегории: "божественные" истории всегда говорят о людях. Но религия не сдается — и упорно подсовывает обывателю свои трактовки художественной классики, интерпретирует научные результаты в свете "библейских наук", мистифицирует достижения философии (включая марксизм). Малейшее послабление — чревато усилением экономического гнета, поскольку именно для этого религию распространяют и хорошо оплачивают. Глобализация капитала ведет к той самой идее "отделения" церкви от государства, про которую так долго твердили большевики. Формально отделенная от правовой системы, религия становится гораздо сильнее, поскольку ничто не ограничивает теперь ее срастания с крупным капиталом — источники финансирования становятся практически неограниченными. С другой стороны, транснациональные корпорации могут свободно формировать портфель духовных заказов, произвольно комбинирую вложения в разные религии и при необходимости создавая новые. Поддерживать видимость разнообразия вер (как угодно враждебных друг другу) — очень удобно: разгорающийся классовый протест тут же вписывают в одну из готовых форм — и превращают в покорного слугу.

Сохранение религий в СССР — свидетельство буржуазности его экономической основы, когда рыночное хозяйство лишь по форме приобретает социальную направленность; в этом плане мы ничем не отличаемся от европейских "ревизионистов" — которые не брезговали сколь угодно кровавыми переворотами ради приведения непокорных наций к стандартам "демократии". Разительные контрасты в уровне жизни различных слоев советского народа — того же порядка, что и разрыв богатства и нищеты в зажиточной Европе. Реставрация капитализма отбросила Россию на уровень третьестепенных стран; разумеется, попы активно участвуют в дележке доставшегося от советов имущества — и восстанавливают политическое влияние.

И все же кое-что изменилось. Проклюнулись ростки нового способа производства, когда решает уже не массовость, а гибкость, — не размах, а разнообразие. Производство становится все более распределенным, как в пространстве, так и во времени. В результате и человеческая личность уже не сводится к единичной вещи, к органическому телу. Традиционные религии изживают себя. Это приводит к появлению других рычагов духовного контроля, внешне далеких от классических культов. Необходимость развития материалистического подхода к человеческой духовности приобретает в современных условиях особое значение: уход от экономической необходимости больших трудовых коллективов делает куда более широкую и подвижную "виртуальную" связь решающим фактором консолидации общественных сил в борьбе против капитализма. Пока мы не видим разумной цели — попытки прорваться к свободе обречены на провал. Вместо навязанной извне буржуазной "духовности" — нужна внутренняя убежденность, умение помнить о своем человеческом достоинстве несмотря ни на что.